меньше, все ее части – более досягаемы, а способы влияния и давления существенно изменились. На мой взгляд, гораздо более сомнительным является повсеместно царящее убеждение в блистательной победе западной демократической цивилизации над миром тоталитаризма и агрессии, в первую очередь на коммунистическом Востоке.

Открытой войны между Соединенными Штатами и Советским Союзом никогда не было. К ней были очень близки в мае 1945 года, но истощенная долгой войной Красная армия, потерявшая только в кровавом штурме Берлина триста тысяч человек, не была способна противостоять армиям Паттона и Монтгомери, отделявших Берлин от Парижа, и Сталину пришлось отступить, отдать Францию де Голлю, разоружить коммунистов и лишь тогда выпустить из Москвы Мориса Тореза – в Кремле хорошо понимали, что неконтролируемый советскими танками коммунистический режим много опаснее любого другого. Потом все это повторят советские маршалы и Суслов во время парижского восстания 1968 года. Война между США и СССР была чудовищно близка в 1953-м, 1962-м, 1984 годах, но все же, к счастью, так и не началась, продолжалось противостояние не столько двух стран, сколько двух миров. Один олицетворялся ГУЛАГом, десятками миллионов погибших и замученных бесправием, нищетой и мукой дошедших до тех пределов, когда остается только инстинкт выживания. У шаламовских героев он уже не только не на человеческом, но даже и не на животном уровне. Гений Шаламова показал, как опасна эта биологическая субстанция всему сущему на земле.

Противостоящий коммунистическому лагерю западный мир защищал и пропагандировал свободу и ценность индивидуальной самореализации личности, право на частную жизнь и частную собственность – интеллектуальное и нравственное богатство, собираемое по крохам и накапливаемое человечеством многие тысячелетия.

На каждом шагу повторяют в России, да и во всем мире, набившее оскомину утверждение, что в 1991 году произошла глобальная победа мира демократии и свободы над тоталитарным коммунистическим монстром. Но прошло двадцать лет и пора уже, наконец, подвести итоги. Насколько выросла и укрепилась даже не мощь Соединенных Штатов, что не очевидно, но то царство человеческой свободы, независимости от подавляющей его государственной власти, возможности самореализации человеческого гения, интеллекта, его бесконечно сложной природы после победы над силой, которая идеологически и по природе своей всему этому была враждебна. Насколько улучшилась жизнь человека в западном мире после того, как исчезла почти столетия нависавшая над ним смертельная угроза.

И если мы подумаем, как изменилась за два десятилетия жизнь граждан в странах-победительницах, насколько возросла в них демократическая и интеллектуальная свобода, то неизбежно придем к странному выводу о том, что объем этих отвоеванных, защищенных в долгой борьбе свобод резко сократился.

Что же получили освободившиеся от коммунистической угрозы граждане стран Западной Европы и США? Видимый каждому результат – в метро, на улицах любой страны (кроме Великобритании) – группы полицейских с автоматами наперевес. До падения коммунистического режима в СССР западный мир жил иначе, без вооруженной охраны на каждом шагу.

Из менее заметных, но еще более существенных ограничений свободы человека, напомним о прослушивании телефонов и перлюстрации как почтовой, так и электронной корреспонденции без судебного постановления почти во всех европейских странах. О размещении сотен миллионов видеокамер, об открытой для полиции возможности фиксировать местоположение любого мобильного телефона, позволяющими в считанные минуты определить местоположение, а часто и поведение любого гражданина свободной страны. А если к этому присоединить необходимость сдавать отпечатки пальцев при въезде в США, фиксацию индивидуальных особенностей глазной клетчатки (с последующим занесением в архив) при входе во многие государственные и международные организации, вплоть до Совета Европы, да к тому же сети медицинских, страховых, банковских и платежных карточек, позволяющих Большому Брату, пока ведущему себя деликатно, в считанные минуты определить состояние здоровья, сбережения, характер и стоимость всех, вплоть до мельчайших, покупок, становится ясным, что объем гражданских свобод в победивших ради них странах Запада на самом деле резко сократился. К этому прибавились растущие ограничения на въезд в страны Запада, отсутствие роста благосостояния граждан в реальном исчислении за два десятилетия и все сокращающиеся возможности получить не только работу, но и приличное образование, то становятся не только объяснимы повсеместные многотысячные акции протеста, но и возникает вполне естественный вопрос: так ли должны жить победители? Действительно ли были защищены или хотя бы сохранены, если не расширены демократические свободы? Ведь все это движение к авторитарной власти, а не к торжеству победившей демократии.

На эти вопросы есть два кажущихся очевидными ответа. Первый в том, что ограничения частной жизни, а по сути своей – демократических свобод делаются во имя защиты безопасности граждан. Второй – что отражать приходится теперь уже новые угрозы, напрямую не связанные с коммунистической идеологией. Второй ответ требует подробного анализа, и я к нему вернусь позже, что же касается первого, то это обычный ответ всех тоталитарных правительств: растущими полицейскими мерами мы эффективно обеспечиваем безопасность. Именно так всегда говорили в Советском Союзе да и во многих других странах, где уголовная преступность была гораздо ниже, чем в Соединенных Штатах.

Для второго ответа для начала вспомним, что в уже упоминавшиеся мной недолгие годы советского либерализма государственный и идеологический механизм в СССР все же был выстроен так, что Хрущев не был способен, как Джордж Буш-старший выступить перед не желавшими его слушать жителями Западного Берлина и сказать:

– Вы можете меня освистывать лишь потому, что мы защищаем вашу свободу.

Хрущев не был способен приехать в Новочеркасск и сказать бунтующим рабочим вещи гораздо более значительные, чем выступление американского президента:

– Вы смогли собраться здесь лишь потому, что шесть лет назад был уничтожен по моей инициативе почти весь аппарат взаимных доносов и слежки (милицейской и КГБ) за советскими людьми. Иначе вы уже давно бы сидели по отделениям милиции. Вы смогли говорить о цене на мясо лишь потому, что за эти годы трижды были повышены государственные закупочные цены, и только поэтому мясо появилось в советских магазинах, но продажи оказались убыточными. Иначе вы, как в недавнем пятьдесят третьем, смогли бы лишь раз в месяц молча стоять в бесконечной очереди за какой-нибудь крупой, мрачно глядя на свои номерки, написанные химическим карандашом на ладонях.

И Хрущев, вероятно, был бы понят новочеркасскими рабочими – память об этом была свежа, но будучи детищем советской системы он не был способен это сказать. Не мог до конца оценить (а может быть, и понять) преступления коммунистического режима с октября семнадцатого года, пытался по выражению Александра Яковлева «с помощью Ленина уничтожить Сталина», сам был уничтожен как политик и едва не был отравлен по приказу Брежнева, упоминаемом в интервью председателя КГБ